Иван Крылов. Избранные басни - Страница 4

          В кабак (он набожных был правил
     И в этот день по куме тризну правил),
А дома стеречи съестное от мышей
               Кота оставил.
Но что же, возвратясь, он видит? На полу
Объедки пирога; а Васька-Кот в углу,
          Припав за уксусным бочонком,
Мурлыча и ворча, трудится над курчонком.
          «Ах ты, обжора! ах, злодей! —
          Тут Ваську Повар укоряет. —
Не стыдно ль стен тебе, не только что людей?
(А Васька все-таки курчонка убирает.)
     Как! быв честным Котом до этих пор,
Бывало, за пример тебя смиренства кажут, —
          А ты… ахти, какой позор!
          Теперя все соседи скажут:
          "Кот Васька плут! Кот Васька вор!
     И Ваську-де не только что в поварню,
          Пускать не надо и на двор,
          Как волка жадного в овчарню:
Он порча, он чума, он язва здешних мест!"»
     (А Васька слушает, да ест.)
Тут ритор мой, дав волю слов теченью,
Не находил конца нравоученью.
     Но что ж? Пока его он пел,
     Кот Васька все жаркое съел.

                         —

          А я бы повару иному
     Велел на стенке зарубить:
Чтоб там речей не тратить по-пустому,
     Где нужно власть употребить.

ЛЕБЕДЬ, ЩУКА И РАК

          Когда в товарищах согласья нет —
               На лад их дело не пойдет,
     И выйдет из него не дело, только мука.

                         —

          Однажды Лебедь, Рак да Щука
          Везти с поклажей воз взялись,
     И вместе трое все в него впряглись;
Из кожи лезут вон, а возу все нет ходу!
Поклажа бы для них казалась и легка:
          Да Лебедь рвется в облака,
Рак пятится назад, а Щука тянет в воду.
Кто виноват из них, кто прав, – судить не нам;
          Да только воз и ныне там.

ПУСТЫННИК И МЕДВЕДЬ

Хотя услуга нам при нужде дорога,
     Но за нее не всяк умеет взяться:
          Не дай Бог с дураком связаться!
Услужливый дурак опаснее врага.
Жил некто человек безродный, одинокой
     Вдали от города, в глуши.
Про жизнь пустынную, как сладко ни пиши,
А в одиночестве способен жить не всякой:
Утешно нам и грусть и радость разделить.
Мне скажут: «А лужок, а темная дуброва,
Пригорки, ручейки и мурава шелкова?» —
          «Прекрасны, что и говорить!
А все прискучится, как не с кем молвить слова».
          Так и Пустыннику тому
     Соскучилось быть вечно одному.
Идет он в лес толкнуться у соседей,
     Чтоб с кем-нибудь знакомство свесть.
          В лесу кого набресть,
     Кроме волков или медведей?
И точно, встретился с большим Медведем он;
     Но делать нечего: снимает шляпу
     И милому соседушке поклон.
     Сосед ему протягивает лапу,
     И, слово за слово, знакомятся они,
               Потом дружатся,
     Потом не могут уж расстаться
     И целые проводят вместе дни.

О чем у них и что бывало разговору,
Иль присказок, иль шуточек каких,
          И как беседа шла у них,
          Я по сию не знаю пору:
          Пустынник был неговорлив,
          Мишук с природы молчалив:
     Так из избы не вынесено сору.
Но как бы ни было, Пустынник очень рад,
          Что дал ему Бог в друге клад.
Везде за Мишей он, без Мишеньки тошнится,
     И Мишенькой не может нахвалиться.
          Однажды вздумалось друзьям
В день жаркий побродить по рощам, по лугам,
          И по долам, и по горам;
А так как человек медведя послабее,
          То и Пустынник наш скорее,
               Чем Мишенька, устал
          И отставать от друга стал.
То видя, говорит, как путный, Мишка другу:
          «Приляг-ка, брат, и отдохни,
          Да коли хочешь, так сосни;
А я постерегу тебя здесь у досугу».
Пустынник был сговорчив: лег, зевнул,
               Да тотчас и заснул.
А Мишка на часах – да он и не без дела:
     У друга на нос муха села.
          Он друга обмахнул,
               Взглянул,
А муха на щеке; согнал, а муха снова
          У друга на носу,
И неотвязчивей час от часу.
Вот Мишенька, не говоря ни слова,
Увесистый булыжник в лапы сгреб,
Присел на корточки, не переводит духу,
Сам думает: «Молчи ж, уж я тебя, воструху!» —
И, у друга на лбу подкарауля муху,
     Что силы есть – хвать друга камнем в лоб!
Удар так ловок был, что череп врознь раздался,